Мартовские колокола [Litres] - Борис Батыршин

– Шагах в двадцати-тридцати, – ответил Виктор. – И почти все – выше трех метров от земли. Это чтобы не привлекать внимания.

– Разумно. Такие маленькие предметы ни у кого не вызовут тревоги.

– Неудивительно, – подтвердил Семенов. – Для того чтобы их восприняли как угрозу, нужны по меньшей мере две научно-технические революции.

– Простите… какие такие революции? – насторожился жандарм. – И кому это – «нужны»?

– Это другие революции, – успокоил ротмистра Семенов. – Кардинальный переворот в науке и технике, при котором появляются невиданные доселе машины и устройства. Например, паровые машины – вы же знаете, как их изобретение изменило мир?

– Разумеется, – кивнул жандарм. – Но эти ваши мм… устройства мало похожи на паровой котел.

– Вот именно, – улыбнулся Олег Иванович. – Я и говорю – «невиданные». То есть такие, которых при нынешнем развитии техники вы и вообразить себе не можете. Что-то вроде этого, – и он показал на ноутбук Виктора.

– Понятно, – кивнул Вершинин. – Что ж, надеюсь, с вашей помощью мы теперь сможем «вообразить» кое-что из этих чудес науки раньше, чем иные прочие…

В динамике зашипело.

– База ноль, как слышишь, прием.

Виктор испуганно обернулся, тыча пальцем в оживший аппаратик. Ротмистр спрятал так и не зажженную сигару и подобрался. Олег Иванович сделал успокаивающий жест – отвечай, мол…

– Кхм… точка раз, база два в канале, слышно хорошо. Прием.

– База два, как обстановка, прием. Точки три, четыре, пять, слушайте.

– Точка три слушает.

– Точка пять…

– Точка четыре…

– База два готовность. Все по плану время минус один-пять минут, прием.

– База два, я точка раз. Связь каждые пять минут, отбой. Точки три, четыре, пять, на месте, отбой.

Виктор положил коробочку рации на стол. Олег Иванович выдохнул – он все это время задерживал дыхание, будто те, с передатчиками, могли его услышать. Он извлек из-за отворота пальто точно такую же рацию, но говорить не стал – только пару раз щелкнул тангентой. «Щелк-щелк-щелк» – и после короткого интервала медленнее: «щелк-щелк».

– Не рискуем открыто выходить в эфир, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд ротмистра. – Вот и приходится общаться условленными сигналами. Сейчас я передал – «все по плану».

– Ну и напрасно, – буркнул Виктор. – У вас рации, как и у нас, – с плавающей частотой и скремблером, просто так разговор не перехватить.

– А засечь передачу? Пусть и не зная содержания?

– Засечь можно, – признал молодой человек. – Если повезет.

– Вот потому мы и молчим в эфире. На их месте я, засеки в такой момент активность, тут же отменил бы операцию. У вас-то радиосвязи нет, – пояснил он недоуменно слушающему всю эту тарабарщину жандарму, – а значит, чужие переговоры означают только одно – идет контригра. И лучше не рисковать.

– База два, я точка раз, как обстановка? – вновь зашипело в динамике.

– Точка раз, я база два, порядок. Время минус семь, карета на месте, прием.

– База два, понял, отбой.

Картинка на мониторе мигнула и рассыпалась на квадраты. На самом большом, с номером семь, был виден парадный подъезд Аничкова дворца. Камера снимала с расстояния в полсотни метров; были ясно видны и царские вензеля на экипаже, и даже усы кучера на козлах.

На остальных квадратах были: съезд с Троицкого моста на Петровской стороне, кусок набережной и ограда – кажется, церковная, – возле которой стояли извозчичьи санки. В них скрючились двое – кучер и седок.

– Боевики, – буркнул Виктор. – Четвертый и шестой. У них пулемет.

– Имена известны? – сухо поинтересовался жандарм.

– Может, и известны, – ответил компьютерщик. – Только не мне. Для меня все они по номерам – от третьего до седьмого.

– Первый – Геннадий? – уточнил Олег Иванович.

Виктор кивнул.

– Где он – так и не выяснили?

– Никак. Пеленговать не могу, аппаратуры подходящей нет. А сам он уже три дня шифруется, связь только по рации.

– А Олег? Он точно уехал в Москву?

– В эфире его не было уже дня полтора, – пожал плечами Виктор. – Как раз когда поезд ушел. А в Москве он или нет – это уж вам виднее.

– Значит, Геннадия мы потеряли… – констатировал Семенов. – Придется потом искать. Этого господина никак нельзя выпустить из Петербурга, а то он нам потом всю кровь выпьет. Справятся ваши люди, господин Вершинин?

Жандарм уверенно кивнул.

– Кроме моих все управление подключится – да и столичная полиция в стороне не останется. Шутка ли – покушение на государя! Всех на ноги поднимут, будьте уверены. Фотографические карточки мы, вашими стараниями, господин Семенов, имеем в достаточном количестве – сразу и начнем раздавать филерам да городовым. Никуда он не денется. Тем более что в городе этот негодяй чужой, а связи его известны, спасибо вашему Якову. Резвый молодой человек, нам бы таких поболе…

– А где остальные трое? – осведомился Олег Иванович. – Должны бы уже и появиться. Хотя одного вижу… на мосту, так?

– Пятый, – кивнул Виктор. – Сигнальщик. Вооружен револьвером – на всякий случай. Плюс – дымовые шашки, если надо будет прикрыть отход.

– Вот они! – встрепенулся жандарм. – На набережной!

На третьей картинке вдоль гранитного парапета неспешно прогуливался господин в шубе и котелке. За ним семенил то ли лакей, то ли рассыльный, навьюченный портфелем и двумя длинными свертками.

– Шестой и третий. В свертках – пара «мух» и автомат. Дожидаются, пока кортеж съедет с моста, и…

– Дистанция – метров двадцать пять, – оценил Семенов. – Дело верное. И конвойцы не заподозрят – по местным понятиям, террорист должен подойти вплотную.

– А санки зачем? – спросил ротмистр. – С этим, как его… пулеметом? Подстраховка, если эти двое промахнутся или бомбы не добросят?

– Они не будут бросать, у них гранатометы… – начал было объяснять Семенов, но тут рация опять ожила:

– База два, обстановка.

– Я база два, порядок. Карета на месте, возле нее активность. Объект спустился, садится. Общее внимание…

– Ну вот, судари мои… – голос Семенова сделался сразу звенящим, натянутым как струна. – Теперь четверть часа – от Аничкова дворца, по Невскому, потом по Дворцовой набережной, к мосту. С богом в добрый час…

Ветер. Он мчится вдоль Невы, со стороны Финского залива, мотает тряпки, развешанные на баржах-садках и пароходиках, зимующих у набережных; хлопает форточками домов, чьи фасады обращены к реке; завывает в печных и каминных дымоходах, свистит в чугунных, замысловатого литья перилах наплавного Троицкого моста. Резкие порывы заставляют прохожих зябко кутаться в шинели и шубы, сутулиться, прятаться под защиту стен, прочь с мостовых, простреливаемых навылет безжалостным разбегом балтийских сквозняков. Мало сейчас народу на набережных столицы – ветер. Разве что на Дворцовой набережной да на Троицкой площади, напротив Иоанновского равелина, наблюдается некоторое оживление. Ждут государя – на одиннадцать тридцать намечена панихида в Петропавловском соборе «по в бозе почивающем императоре Александре II». Над рекой плывут медные голоса колоколов, им вторят звонницы других петербургских храмов.

Бамм-бамм-бамм… тили-динь! – тили-динь! …Бамм-бамм-бамм!

Щуплый звонарь на звоннице Троице-Петровского собора[71] всем телом мотается на толстом канате – в такт размахам тяжелого языка:

«Святый Боже, святый-крепкий, святый Боже, святый-крепкий, святый Боже, святый…»

Молитвенное присловье, отбивающее ритм частого благовеста, известное всем без исключения звонарям на Руси, не менялось, наверное, со времен татарских набегов на Москву, со времен литовских и польских осад Смоленска, с недобрых годов Смутного времени. А с чего его менять? Не изменился же большой колокол-благовестник, что по-прежнему отбивает положенные три редких удара, возвещающих о начале богослужения…

«Святый Боже, святый-крепкий, святый Боже, святый-крепкий…»

Только вот приключился конфуз – благовест отбивают уже третий раз, а служба все не началась.

Царь задерживается. Клир в крепостном соборе давно парится в облачении, стынут на ветру часовые на куртинах; стрелки ползут к полудню, скоро уже рявкнет пушка с Нарышкина бастиона. Вот она-то точно не будет ждать – как не ждала ни единого раза за те пятнадцать лет, что дают полуденный выстрел из Петропавловки. Раньше, с 1865 года, когда обычай этот только был заведен в столице империи, стреляли со двора Адмиралтейства.

Царь все не едет.

Бам-м, бамм-м, бамм-м – малый благовест. Только ему во всей империи и дозволено торопить самодержца…